Название: "Колыбель темных криков".
Рейтинг: PG-13.
Пейринг: Сальери\Моцарт.
Жанр: джен, слеш, повседневность, hurt\comfort, AU.
Размер: мини (18.657.)
Описание: Вечер композиторов за день до премьеры "Похищение из Сераля".
От автора: Моцарт реально юноша у меня, потому как юношей выглядел в мюзикле. Не спорю, что Микеланджело Локонте даже на период выступлений был далеко не мальчик, но какбэ Моцарт все равно остается у меня юношей. Так призовем же пофигизм к данному факту.
читать дальше
Тонкий шлейф аромата вина в бокале наполнял легкие запахом благородной старины наряду с манящим и многообещающим букетом оттенков вкуса выдержанного напитка.
- Замечательно, - расслабленно изрек он, методично покачивая бокал в руке и следя за ожившим в нем багряным вином. – Сальери, я польщен.
- Ну что вы, - собеседник жестом знатока предложил опробовать. Его взгляд еще ни разу не оторвался от глаз композитора будто в ожидании очередной колкости. – Это подарок.
- Искренне надеюсь, что вино в моем бокале не отравлено, иначе завтра некому будет дирижировать, - композитор хитро глянул на Сальери. Тот позволил себе лишь едко усмехнуться на эту остроту.
- Много чести, герр Моцарт, - скривился он.
Юноша качнул головой, по его губам скользнула довольная улыбка.
Они вдвоем сидели в кабинете, расположенном над залом Бургтеатра, на сцене которого на протяжении нескольких часов проводилась генеральная репетиция «Похищение из Сераля». Завтра же, в присутствии самого императора Австрии Иосифа Второго, в свет выйдет новое творение Амадея Моцарта. Впрочем Сальери планировал отнестись к ожидаемому апофеозу бесстрастно. И это уже неважно, насколько будет взрывной премьера в хорошем смысле или плохом, потому как сам он нередко ловил себя на мысли, что юноша в любой ситуации оставался с незапятнанной профессиональной репутацией. Если высокий двор не примет его взглядов и революционных идей, то композитор пойдет в народ, а толпа уже давно нарекла его покровителем музыки... Моцарт не раз утверждал, что не собирается ломать систему, по которой заставляют создавать других композиторов, а просто хочет творить. Музыка без свободы – не музыка, по его словам. Музыка – это страсть, человеческие эмоции и чувства, желания, музыка – это все. С вдохновением он может повторять это раз за разом, в его глазах будет гореть огонь, и участившееся дыхание от сбившегося сердцебиения выдаст мысли о стремлениях.
- Вам ведь понравилось? – посерьезнел юноша и нахмурился. Стало заметно, что он обеспокоен личным отношением собеседника к его детищу.
Сальери слегка склонил голову набок:
- Я большой ценитель солнечного напитка, недостойным бы не угостил вас, дорогой Моцарт.
- Я вас умоляю, Сальери, вы же не думаете, что я вас спрашивал о вине! – композитор дергано оправил манжеты на руках и сложил пальцы в замок.
- Вас так интересует профессиональное мнение или просто хотите удовлетворить свое нетерпение в ожидании настоящей публики?
- Нет-нет, заблуждаетесь, - Моцарт придвинулся. – Я хочу услышать о вашем впечатлении. Вы уже не один день приходите и наблюдаете за процессом подготовки к представлению. Все же, думаю, у вас должно было сложиться определенное мнение о ней. Как композитор вы должны меня понять.
Сальери для вида вскинул на мгновение брови и сощурился. Слова Моцарта льстили. Но личное отношение все-таки не должно было достичь ушей свободолюбивого безумца, не имеющего, к слову, понятий о такте и надлежащих манерах поведения.
- Вы умеете преподносить себя, - усмехнулся Сальери. – Но ваши выходки – как в музыке, так и светском обществе – вас погубят. Помяните мое слово.
Моцарт кисло улыбнулся, когда его собеседник уклонился от прямого ответа. Он вновь не добился от него какой-либо критики в адрес своего творчества. Лишь прозрачные намеки, проявляющиеся именно в разговоре об их общей привязанности к музыке. Герр Сальери не казался ему особо скрытным человеком, но и распознать его отношение к себе пока не удавалось. Были видны только откровенная насмешка, ехидство, холод, своеобразное снисхождение вкупе с чувством превосходства. Это, конечно, не радовало, но люди, на самом же деле, попадаются разные.
- Вы презираете мое творчество, – со вздохом кивнул невеселым мыслям композитор, откинувшись на спинку старого и от того жутко скрипучего деревянного стула, который значился в ансамбле с таким же старым столом и прочей рабочей мебелью. Отведенный кабинет порой навевал скуку и мрачные мысли о каморках кукольников. Но выбирать не приходилось.
- О, нет, Моцарт, я отношусь к нему с почтением. Не переношу лишь то, что вы пытаетесь пропагандировать в своих пьесах. Будь это хоть кантата, хоть опера, - Сальери отпил из своего бокала и жеманно ослабил жабо, не изменив холодного взгляда.
- Предпочтительнее, по вашему мнению, придворным псом быть и вилять надушенным хвостом? Это работа лжецов и лицемеров. Вы же не лицемер?
- Я уважаю традиции, не более, - его пальцы сильнее сжали бокал. Подобные дерзости Моцарту он позволял лишь потому, что убеждать его в солидарности было чересчур. – Хотите поговорить о человеческой сущности? Пожалуйста, я вас выслушаю с удовольствием. Но ваши помпезные доводы в пользу пресловутой свободы действий не переубедят старших чином расширить границы дозволенного, - Сальери был почти раздражен и собственными словами, и тем, что еще успеет сказать юнец ему. Он сделал еще один большой глоток и отставил стакан в сторону.
Вольфганг с минуту скептически смотрел на него. Затем спокойно встал из-за стола и отошел к окну, соединив руки за спиной. Казалось, он обдумывает какую-то речь.
Молодая луна слабо освещала тонкие черты его лица, теплый ветер слабо трепал светлые взъерошенные волосы. Темная рубашка была изрядно помята, как будто капельмейстер вместо репетиции таскал мешки с песком. На это же намекали и испачканные туфли. Гений, великий человек, а выглядит как рабочий. Этой правдивой простотой Сальери, порой, искренне восхищался. Или это чувство было близко к восхищению. Какое-никакое расположение при его внешнем виде, в котором отсутствовала горделивость, все же проявляло себя. Выдавало в одежде должность Моцарта все то, что по своей цене было не меньше тридцати флоринов. Но предпочтение он всегда отдавал именно удобству и практичности, нежели красоте и изяществу.
- Сальери, я пишу для удовольствия, для жизни. Вот это и есть моя сущность, других людей я судить не стану, - композитор даже не повернулся к собеседнику, продолжая разглядывать иссиня-черное небо, успевшее потемнеть за столь краткий период, пока маэстро пребывал в компании Моцарта. – Если вам угодно плясать по прихоти господ - это ваше решение, - с намеком добавил он.
- Если бы вы относились к этому безразлично, то не стали бы в столь грубой форме выражать свое мнение, - сразу поддел его Сальери и вновь отпил из бокала - разговор лавировал от одной темы к другой, а привычное легкое нервирование возрастало. – Своей неприкрытой иронией вы меня не переубедите.
Моцарт негромко рассмеялся и добродушно глянул на Сальери:
- А вы правы, друг мой. Совсем бесстрастно я не могу говорить о таких вещах. Но что же, не продолжать ведь мне ратовать по этому поводу, - интонация его голоса понизилась, и в глазах промелькнула задумчивая грусть. Теперь, казалось, его волнует что-то более важное, чем частные притязания в сочинительстве. Он нахмурился и посуровел.
- Разве вас настолько заботит чужое мнение, если оно не совпадает с вашим? – отметил маэстро его резко сменившийся настрой.
- Да нет же... Если честно, беспокоит меня отличная от нашего разговора тема... - юноша в задумчивости вновь отвернулся.
- Можно поинтересоваться, какая именно? - произнес Сальери и поднялся с места. Любопытство заставило переступить через принципы. Он подошел к композитору и, спрятав руки за спиной, тоже воззрился на открывшийся небосвод. Моцарт в свою очередь облокотился на раму окна и вздохнул.
- Довелось мне слышать то, что вы пытались сочинять в последнее время, и наблюдать за вашим состоянием. Признаться, я был крайне удивлен.
- Прошу прощения? - Антонио Сальери будто водой ледяной окатили. Он обратил внимание на того, у кого сейчас по губам блуждала пространная улыбка.
- Вы очень злились. На скрипку. Я, было, подумал, что в какой-то момент могла подвести струна и порваться, но... – Моцарт замолчал, пытаясь подобрать слова к ситуации, всплывшей в его памяти четкой картинкой. При этом он надеялся, что собеседник сам закончит мысль.
- Продолжайте, - с легким нажимом сказал Сальери, чей наигранно заинтересованный тон совсем не сочетался с дрогнувшим голосом. Моцарт вновь вздохнул, но уже обреченно.
- Вас беспокоит что-то? – вдруг повернулся он и внимательно посмотрел в глаза.
- Позвольте, с чего такие выводы?
- Ваша музыка... Она плакала.
Сальери заметно напрягся - его слишком задели слова. Амадей и не знал, с чего тому в одиночестве испытывать болезненную скорбь. А факт того, что изменения заметны в принципе, заставлял поежиться.
На самом деле, маэстро уже сколько дней проводил за дивертисментом, который желал сделать лучше, чем у потенциального соперника. Разговоры Вольфганга о человеческих страстях и свободном полете вдохновляли на великолепную композицию. Как знать, толкало ли на ее создание само желание превзойти дарование гения своим, или все было достаточно спонтанно, и маэстро просто пытался научиться у последнего музыке... Какое бесчестие! И какой крах, на самом деле, ведь он мог бы написать целый перечень подоплек, за что любит сочинения Моцарта.
Сальери повернулся к композитору и твердым голосом отчеканил:
- Это уже не ваше дело.
- Вы меня тревожите. Я могу помочь?
- Герр Моцарт...
- Подождите! - на эмоциях перебил юноша и помотал головой, словно избавившись от ненужных мыслей. – Я хочу просто сказать, что понимаю вас, - он улыбнулся и положил руки на пояс.
Сальери попытался провести параллели между своей страстью к таланту Вольфганга и событиями жизни у этого композитора. Он в искреннем удивлении даже позабыл о предыдущей фразе Амадея. Через пару мгновений его осенило, и взгляд сам пропитался едкостью.
- Вы о госпоже Вебер, полагаю?
У Моцарта кольнуло в сердце. Теперь от него не исходило столько добра и тепла.
- Я не стал бы развивать эту тему, но раз уж вы заговорили о ней, то да. Но неужели слухи из Мангейма так быстро достигли Вены?
- Ваша известность быстрее распространяет информацию, чем если бы это делали вы сами.
- Не думаю, что когда-нибудь я стал бы вести обсуждение о себе и Алоизии Вебер... Но раз уж вы в курсе событий, то должны понять мое сочувствие вам, - быстро сориентировался юноша, не имея желания услышать мнение Сальери по поводу обманутой любви. – Мне знакомо чувство, когда сложно писать произведения, как раньше.
- Я не нуждаюсь в жалости. Надеюсь, вы это уясните в первого раза, - прохладно ответил маэстро. Он в последний раз осмотрел освещенное в лунном свете лицо Моцарта и отвернулся к окну.
Вольфганг, не обращая внимания на предостережения собеседника, все-таки придумал способ развеселить того. Идея пришла сама собой и была настолько простой и элементарной, что ее можно было бы назвать даже чудом.
- Хотите, я сочиню для вас кантилену? Уверен, вы будете довольны.
Это было слишком искренне и красиво, даже для Амадея.
- Для меня? – тихо рассмеялся Сальери и весело сверкнул глазами в темноту. – Вы слишком радушны, мой друг.
- Напротив, общение с вашей персоной доставляет немалое удовольствие, посему считайте это знаком моей признательности.
Маэстро с улыбкой покачал головой, в который раз поражаясь энтузиазму композитора. Но, впрочем, такое предложение даже согревало. Не сказать бы, что он давно не испытывал подобного, потому как просто не помнил, но от Моцарта он точно не ожидал столь теплого отношения. Как-никак, потенциальная конкуренция еще не утратила себя, а складывалось впечатление, что предыдущего разговора, блещущего колкостями и неприязнью с обеих сторон, и вовсе не было.
В груди будто что-то расширялось и шевелилось, заставляя теперь глупо улыбаться собственным мыслям. Символичность еще не сочиненной композиции почти будоражила воображение... Юный гений вновь возьмется за инструмент, виртуозное сплетение нот ляжет на страницы, и каждая строка будет повествовать в честь одного лишь человека... То, что гений отдаст предпочтение только маэстро и создаст что-то прекрасное опять же благодаря нему, немало восторгало. Красиво и изумительно звучало предложение.
А платой за него было раскрытие истины, что совсем не вписывалось в планы Сальери. Насколько прекрасной бы он не считал музыку Моцарта, последнему об этом знать не обязательно.
Мимолетный полет тут же потерпел крах и рассыпался вместе с темными мыслями. Желание получить столь обворожительный подарок сменилось прискорбием. В конце концов, гениальность Моцарта проявляется, видимо, не только в музыке. Возможно, при других обстоятельствах, Сальери мог бы стать к нему близок. Великодушие мастера нот даже задело внутри какую-то струнку, а звуки этой нежной мелодии уходили в сердце по венам.
- Вы, скорее, пытаетесь тем самым разобраться в моих грехах, - он в очередной раз оправил жабо на шее - петля будто норовилась удушить его этой ночью. – Если вы прекратите вести со мной баталию, я, так уж и быть, позволю сочинить для себя эдакое на увеселение.
- О, ваш неприкрытый сарказм говорит о поднятии духа, - усмехнулся Моцарт и отвернулся от окна, вальяжно облокотившись на раму и свесив с нее руки. – Думаю, начну уже завтра работать над ней, - он хлопнул в ладоши и сплел пальцы, поднеся замок ко рту и широко улыбнувшись. Состояние композитора выдавало уровень вскипевшего в его крови адреналина. Стоило только подумать, на что он теперь способен, как внутри просыпалось нечто по-детски восторженное, которое будет томно вздыхать от одного музыкального маха руки Вольфганга Амадея.
Сальери вновь рассмеялся. Сейчас, на удивление, он чувствовал себя куда расслабленнее. Беспокойство за возможность поднятия самооценки Моцарту излишним комплиментом растворялась среди запахов кабинета и в повисшем безмолвии двух музыкантов.
- Что же вам мешает заняться вашим любимым делом уже сейчас? – Сальери коварно глянул на собеседователя, пересекшись с игривым взглядом. Это почти что смутило, учитывая настрой композитора.
- Имею наглость поделиться соображениями со сновидениями. Порой, они мне дают поистине волнующие советы.
- Создаете, опираясь на туманные грезы, – маэстро качнул головой. Этот композитор очаровал его еще больше. – Не слишком ли рискованно для произведений, которые станет оценивать императорская знать вместе с самим Его Высочеством?
- Что вы, - отмахнулся Моцарт и неустойчиво наклонился набок от своего резкого движения. - Разве высшие слои общества возможно заинтересовать в удовлетворении чувства прекрасного не просто как во времяпровождении, а как в созидании искусства. Я мог бы даже предсказать завтрашнюю премьеру, но тогда сам смысл моей работы над ней теряется, - интонация его голоса становилась все глубже и ниже. – И это скорбь, друг мой... Хотел бы я посмотреть в глаза тем, кому моя музыка нравится, и отблагодарить за внимание к ней.
Сальери заметил за Амадеем, что взгляд его становится все бесстрастнее и опускается к половицам. Понять сейчас, что сильнее гложет композитора, помимо отношения императорского двора, было нетрудно. Характерная обреченность скользила теперь в его жестах. Оставалось лишь поздравить юношу с тем, насколько он силен духом.
- Вам ведь прекрасно известно, герр Моцарт, что ею восхищается большинство жителей Вены, да и за пределами Австрии давно ходят слухи о юноше, которого учили играть с закрытыми глазами, - Сальери вдруг расплылся в улыбке собственной фразе. Звучала-то она действительно несколько необычно.
На самом деле, за неприкрытой жалостью он скрывал и свое мнение, что пора уже было юноше взять себя в руки и с достоинством встретить провал. Сальери же и сам знал, что произойдет завтра, но зачем было нагонять еще большую тоску на безумца напротив него. И его беспрестанно манил шарм музыканта, пускай это было даже простое очарование.
Он с коротким вздохом отошел к столу и долил вина в свой бокал, которого с прошлого раза осталось буквально на дне. Прихватив и бокал Моцарта, маэстро галантно протянул его, держа ножку двумя пальцами:
- Это вас взбодрит.
Тот кисло принял и за пару хороших глотков выпил все. Нежданно навалившаяся грусть теперь грузом висела у него вместо сердца, держась за тонкую ниточку благоразумия. А так уже хотелось, чтобы старые часы пробили время выступления. Обычно, в подобных ситуациях с нетерпением ждут оваций и аплодисментов, но тут выступало намного терзаемее желание поскорее исполнить свою роль. Моцарт знал, что завтра «Похищение из Сераля» он услышит в последний раз в исполнении голосов и инструментов, как и должно все быть. Самый, наверное, трогательный момент наступит, когда он станет прощаться с труппой певчих актеров и музыкантов. А если же его оставят капельмейстером, то в памяти навечно закрепится этот момент маленького триумфа над зачерствелыми умами господ.
Сальери снисходительно принял к сведению его последнее действие и налил ему еще.
- Вы что же, напоить меня решили? – с поддельным возмущением улыбнулся Моцарт за созерцанием живого вина.
- Не обессудьте, но вам действительно нужно расслабиться... Иначе, если вы доведете себя до невменяемого состояния, кто же будет дирижировать? – маэстро хитро сверкнул глазами и стукнул стенками их бокалов, по кабинету разнесся тихий звон стекла.
- Нет, Сальери, извольте, если я превышу границы положенного, то...
- Вашим стремлением было эти границы рушить, - терпеливо перебил его тот, пригубив багряный напиток.
- Воистину, хотя кое-что вы перевираете, - Моцарт все же позволил себе осушить полбокала. Пресловутые часы, буквально через несколько секунд, стали отбивать полночь. Он удивленно перевел взгляд на циферблат: - Уже так поздно... Как быстро летит время.
- В приятном круге общения, естественно, - его собеседник приподнял бокал и тоже немного отпил, зная меру, в отличие от юноши. А того уже, видимо, начинал одурманивать эффект древнего виноградного напитка: Вольфганг бесцельно крутил в музыкальных пальцах стеклянную ножку, тихо напевая такты из завтрашнего чуда.
- Полагаю, вы собираетесь всю ночь здесь провести? – осведомился Сальери.
Моцарт все это время смотрел в сторону, на черное небо, и качал головой в ритм композиции. Он, не останавливаясь, допил вино, отчего его собеседнику пришлось удосужиться услышать не вполне этичные утробные звуки, и в наслаждении прикрыл глаза, отвернувшись к потолку.
- Полагаю, да, - выдохнул юноша и облегченно вздохнул.
Благородная кровь земли, мягко выражаясь, ударила в голову маэстро, когда он через силу выпил и свой бокал. Сальери был уверен, что на его щеках теперь проступает не самый здоровый румянец. А пребывать в таком ненадлежащем капельмейстеру императора виде было уже чем-то крайне невразумительным. Следовало покинуть композитора, оставив его наедине с мыслями и грезами о волшебных нотах кантилены.
Сальери даже не замечал за собой, что в его собственных глазах теперь резвились бесы, а силы не иначе адской иерархии стремились выжать из него энергию, толкая лжемыслями на всякий грех. Но, может, под влиянием того же вина, может, из-за недавнего добродушия Моцарта, или, того хуже, всего вместе, абсурд казался отнюдь не абсурдом, а лишь порывом накрывшей с головой вдохновенной благодарности.
Вольфганг непримиримо поморщился, когда ощутил сдавливающие его челюсть пальцы, которые казались слишком холодными.
Он словно онемел, различив в нетрезвом действии Сальери умысел поцеловать его. Юноша распахнул глаза и пораженно расширил их, осознав ресноту. От шока и обуявшего его панического страха он в забвении забыл вздохнуть.
Воздуха ему, спустя вечность, стало не хватать - он необдуманно приоткрыл рот, дабы глотнуть живительного кислорода, который обязан развеять это сонливое видение. Последнее можно было бы назвать ошибкой, так как мужчина намеренно углубил поцелуй, умело делая попытки увлечь в этот танец со странным репертуаром. Кисло-сладкий привкус вина отдавал горечью, и кратковременные воспоминания о нем веяли холодом... Лица будто коснулись языки пламеня самой преисподние, когда как мороз сковывал ухающее в груди разрывающееся сердце. Перед глазами темнело, и в этом кошмарном мраке словно сполохи молний сверкали после каждого его болезненного стука.
Тонкие черты губ, до мучительных истязаний искусные движения языка, овладевающий сознанием огонь под кожей... Что-то сумасбродное, порочное, тяжелое, издираемое. Как какофонический хорал, как диссонанс в божественной симфонии, как искаженные изуродованные голоса бьющихся в агонии грешников. Изгнание, воскрешение, смертельный трюк. И ничто не равнялось с тем, что огонь в крови плавил, и словно тьма Эреба опускалась на мир живых.
Прежде чем Вольфганг успел отлететь от недавнего собеседника по высоким темам, которым словно демон управлял, тот сам резко отстранился, пространно глядя перед собой.
Сальери быстрым шагом отошел к оставленному на спинке стула сюртуку и, перекинув тот через руку, направился к двери.
- Моцарт, считайте, что ту кантилену вы мне пообещали, - ледяным стальным голосом бросил маэстро и негромко хлопнул дверью, подло оставив его разбираться с произошедшим в одиночестве.
Вольфганг ошарашено съехал на пол. Похмелье ему явно теперь не грозило, так как нетрезвое состояние быстро испарялось. Он приложил руку к глазам и сильно потер их, проведя рукой по вспотевшему лбу.
Фееричность явления перечеркивало все скудные знания юноши о Сальери, основанные на догадках и редких пересечениях. И было даже самой фантастикой то, чем он умудрился заслужить подобное к себе отношение.
На смену последним мыслям приходили вопросы, как вообще можно к этому относиться...
Вольфганг чувствовал, как постепенно сходит с ума. Или же все сходит с ума вокруг него. Вино уже казалось не вином, а жгучим ядом, беседа с капельмейстером – откровением с Мефистофелем, сумрачный кабинет – узилищем, в котором стены начинают сдвигаться с места. И напоследок оброненная фраза о кантилене... ничем иным, как его собственной юдолью, крестом, роком.
Он уронил голову на руку, облокотившись на полусогнутые колени. Веки сильно сжались, опухшие и покрасневшие губы дрожали, словно у него изнутри рвался крик. Но не ужаса. Юноша был в сильном смятении. И так он неистово хотел спросить у Бога, чем заслужил это бремя.