Mozart/Salieri fanfiction p.1

[mozartofans]

Автор:  le roi soleil.
Бета:  жантиль
Название: Vivre a en crever
Пейринг: Сальери/Моцарт
Жанр: романтика, ангст, драма
Рейтинг: ну PG-15 для верности
Дисклеймер: Вольфганг Амадей Моцарт принадлежит культурному наследию Австрии, Антонио Сальери - культурному наследию Италии. Аминь.
Предупреждение: Полное перевирание реальных исторических фактов. А еще однополые отношения между мужчинами, дададаа!

On se reverra...

С самой первой минуты он его возненавидел.
Потому что это был очередной, ничего не стоящий композиторишка, который писал заурядную музычку для непритязательной венской публики. Уже через десять лет о нем никто и не вспомнит и Вольфганг знал это.
Но его раздражало, что этот итальяшка, только приехав в Австрию, тут же нашел себе могущественного покровителя в лице Глюка и теперь в его распоряжении все самые лучшие либреттисты, ему не надо бегать по конторам, как Вольфгангу, чтобы забронировать Бургтеатр на концерт, ему не надо голодать, увязать в долгах и ждать, пока уже поступит заказ на произведение и ему заплатят. В конце концов, ему не надо нервничать по поводу места при императорском дворе, после смерти Глюка он автоматически становился императорским капельмейстером.
Моцарт люто ненавидел Сальери. Проблема только была в том, что он его ни разу в своей жизни не видел.

С самой первой минуты он проникся к нему уважением.
Потому что это был композитор, разительно отличавшийся от всех когда-либо известных Сальери. Это был композитор, чье имя навсегда останется на вершине музыкального Олимпа. Сальери ненавидел венскую публику, Глюка и даже самого императора за то, что они не способны оценить всю идеальность музыки Моцарта. Сальери, имея в распоряжении лучших либреттистов, отослал самого любимого к Вольфгангу, имея возможность легко забронировать Бургтеатр, он специально давал свои концерты только на приемах у Ван Свитена, чтобы Моцарт мог там сыграть свое очередное произведение. И наконец, он старательно старался донести до императора, что Моцарт нужен ему при дворе, как воздух. Императору было не до того и Сальери его ненавидел.
Сальери, наверное, любил Моцарта. Проблема была только в том, что он его ни разу в своей жизни не видел.

После их первого знакомства Моцарт возненавидел Сальери еще больше.
Его раздражал этот высокий, статный итальянец, с мягким голосом и совершенными манерами. Его раздражал взгляд практически черных глаз Сальери, который выражал только спокойствие и учтивость, его раздражала его вечная галантность по отношению к нему самому, а также его манера обращаться к нему "маэстро". Пожалуй, больше всего его раздражало то, что Сальери ненависти Моцарта никак не разделял.

После их первого знакомства Сальери полюбил Моцарта еще больше.
Он с удивлением смотрел на невысокого бледного мужчину с нежно-голубыми глазами и высоким, красивым лбом. Его покорила учтивость Моцарта по отношению к вышестоящим, за которой всегда скрывалась насмешка, его прямолинейность и открытость. Ему нравились нежные руки Моцарта, летающие над клавишами фортепиано и слегка высокий голос маэстро, так хорошо подходивший к его внешности. Пожалуй, больше всего его разочаровывало то, что Моцарт любви Сальери никак не разделял.

"Здесь слишком много нот. Я не понял и половины."
Приговор императора обжалованию не подлежит и одно из величайших его творений, в которое он вложил частичку себя, убирается из репертуара театра. Но император не спешит уходить, неужели надежда еще есть?
"Сальери, а вы что думаете по этому поводу?"
Хуже момента у Моцарта в жизни еще не было. Руки похолодели, он с ужасом ждал ответа темноволосого композитора, стоящего рядом с Иосифом.
"Музыка Моцарта прекрасна, Ваше Величество. Но вы правы, она слишком сложна для простого венского слушателя, он недостаточно подготовлен, чтобы оценить ее божественность. Однако это одна из лучших опер, что я слышал в своей жизни, Ваше Величество."
Император что-то хмыкнул и удалился. Вольфгангу разрешили дать еще 10 представлений и заплатили 150 дукатов, в два раза больше, чем в прошлый раз.
После осознания того, что сейчас он всем обязан Сальери, Моцарт стал ненавидеть его как никогда.

"Здесь слишком много нот. Я не понял и половины."
Приговор императора обжалованию не подлежит и одно из величайших творений Моцарта, в которое он вложил частичку себя, убирается из репертуара театра. Сальери с ужасом смотрел на пепельно-бледного Моцарта, который стоял перед ним и просто метал молнии взглядом.
"Сальери, а вы что думаете по этому поводу?"
Важнее момента у Сальери в жизни еще не было. Руки похолодели, он спешно придумывал ответ, который бы изменил решение императора.
"Музыка Моцарта прекрасна, Ваше Величество. Но вы правы, она слишком сложна для простого венского слушателя, он еще недостаточно подготовлен, чтобы оценить ее божественность. Однако это одна из лучших опер, что я слышал в своей жизни, Ваше Величество."
Император согласно хмыкнул и удалился. Вольфгангу разрешили дать еще 10 представлений и заплатили 150 дукатов, на 50 дукатов меньше, чем Сальери, но прилично, по императорским меркам.
После осознания того, что он только что буквально спас Моцарта и его шедевр, Сальери стал любить его как никогда.

Поначалу Вольфганга нервировало присутствие Сальери на всех его концертах, постановках "Свадьбы Фигаро" и музыкальных вечерах у Ван Свитена, которые проходили каждое воскресенье. А потом он просто уже не представлял себе, что это такое - слушать аплодисменты публики и не слышать уже такого родного "Браво, маэстро!" из правой ложи; давать концерт, и не видеть краем глаза знакомую фигуру в первых рядах. Ван Свитен только радовался, глядя на то, что два его самых любимых композитора наконец-то поладили.

Поначалу Сальери страшно разочаровывала скованность Моцарта, которая появлялась тут же, как только он замечал его в зрительном зале. Но потом он все чаще стал ловить благодарный взгляд композитора во время оваций в опере, и быстрый взгляд голубых глаз, когда он исполнял очередной фортепианный концерт. На вечерах у Ван Свитена Моцарт улыбался ему при встрече и Сальери торжествовал, что они наконец-то поладили.

Моцарт уже не представлял себе, как бы он прожил без Сальери. Музыка не писалась, концерты не окупались, денег не было, а кредиторы приходили каждый день. Констанция злилась на Вольфганга за бедность и с трудом переживала смерть их сына, запираясь в спальне. Вольфганг спал в музыкальной комнате, наутро спина болела, а пальцы не слушались от усталости. "Чем уродливей жизнь, тем прекрасней должна быть музыка" - повторял он себе, но музыка все равно не писалась. Она все так же жила в нем, рвалась из него, но упорно не хотела ложиться на бумагу. Вольфганг злился и уходил из дома на целый день, но даже прогулки не помогали. В одну из таких прогулок общая слабость организма дала о себе знать и он был бесконечно благодарен кому-то, стремительно подхватившего его у самой мостовой.

Сальери уже не представлял себе, как бы он прожил без Моцарта. Но сейчас Вольфганга нигде не было видно, концерты он больше не давал, в театре не появлялся, по Вене ходили слухи, что у Моцарта затяжная депрессия, связанная с кончиной отца и сына и он больше не может писать музыку. Сальери не мог в это поверить, ведь музыка жила в Моцарте, он не мог перестать писать. В тот день Антонио решил навестить его, потому что уже три месяца, как практически ничего не было слышно о композиторе и пополз новый слух о том, что Моцарт теперь в долговой яме. Антонио страшно переживал и практически бежал по улице к Юденштрассе, где сейчас проживал Вольфганг с Констанцией. Поэтому он едва не пробежал мимо оседающего на землю человека и, уже подхватив его, он узнал до боли знакомые черты лица. Моцарт был больше похож на призрак самого себя и Сальери был бесконечно благодарен судьбе за то, что он решил его навестить именно сегодня.

Вольфганг нехотя приходил в сознание, всеми силами стремясь продлить это ощущение блаженства и абсолютной темноты вокруг. Он с удовольствием отметил мягкую кровать под ним, отступившую боль в спине и висках и ощущал такое естественное и родное тепло от того, что кто-то крепко держал его за руку. Боясь нарушить прекрасную иллюзию, Моцарт осторожно открыл глаза. Он с удивлением посмотрел на кровать с балдахином, дорогие деревянные панели с золотым тиснением, которыми были обшиты стены, а переведя взгляд немного вправо - обнаружил Сальери, спящего на стуле и крепко, двумя руками обхватившего его руку.

Сальери нехотя освобождался от обьятий Морфея, чувствуя легкую боль в шее после сна в таком неудобном положении и такое естественное и родное тепло чьей-то руки, перебирающей его волосы и нежно гладящей по щеке. Боясь нарушить прекрасную иллюзию, он осторожно открыл глаза. И тут же наткнулся на внимательный взгляд пронзительно-голубых глаз, которого ему так не хватало все эти месяцы. Сальери показалось, что прошел час, как они смотрели друг на друга, прежде чем Вольфганг облизнул пересохшие губы и с трудом выговорил "Пить...", после чего темноволосый композитор быстро выбежал из комнаты в поисках прислуги.

За ужином Вольфганг в основном молчал и смотрел на Сальери, который тоже был необычно тих. Ему хотелось рассказать все, рассказать, как ему тяжело после смерти Папы, как ему было больно потерять еще одного ребенка, как от него совсем отдалилась Констанция и как ему плохо от того, что музыка больше не пишется с той легкостью, что и раньше. Но он просто не мог ничего сказать, это пробуждение несколько часов назад и этот ужин - все это казалось ему чем-то совершенно нереальным и нарушить эту зыбкую блаженную тишину разговорами о том, что поджидает его за дверями этого дома, казалось кощунством.

За ужином Антонио в основном молчал и смотрел на Моцарта, который тоже был необычно тих. Ему хотелось расспросить его обо всем, о смерти отца и сына, о жене, о причине его депрессии и поскорее опровергнуть все эти гнусные слухи, которые ходят о нем по всей Вене. Но он просто не мог ничего сказать, это пробуждение несколько часов назад и этот ужин - все это казалось ему чем-то совершенно нереальным и нарушить эту зыбкую блаженную тишину разговорами о том, что поджидает Вольфганга за дверями этого дома, казалось кощунством.

Вольфганг страшился момента прощания, он не знал, что сказать Антонио и в какие слова облечь его благодарность и как скрыть свое нечеловеческое нежелание покидать этот дом. Слуга принес его камзол, помог надеть и удалился, наступила тишина, на сей раз напряженная. Сальери неподвижно стоял у входной двери, держась за косяк и смотрел на Моцарта, а Вольфганг смог сказать лишь "Спасибо.", на что Антонио как-то странно дернул головой и пробормотал что-то наподобие "Всегда пожалуйста". Моцарт уже протянул руку к ручке входной двери, как внезапно Сальери сделал шаг вперед и обнял его. Всего пара вздохов - и Моцарт уже вцепился в его спину, как утопающий за последнюю соломинку, уткнулся лицом в шею и все это так правильно, так естественно. И даже странно, что этого не было раньше, этих сильных рук, которые успокаивающе гладят его по спине и затылку и горячего неразборчивого шепота в ухо. Внезапно Вольфганг ощутил в своей руке тяжесть мешочка с чем-то и с удивлением обнаружил в ней кожаный кошелек, набитый деньгами. Сальери стиснул его плечи, не давая отвести взгляд от черных глаз: "Вольфганг, не смей отказываться. Я хочу помочь. Приходи завтра, прошу". Все, что смог Моцарт - это согласно кивнуть и выбежать на улицу, где его поджидал экипаж, а потом долго провожать глазами удаляющийся дом с горящими окнами.

Антонио страшился момента прощания, он не знал, что сказать Вольфгангу и в какие слова облечь его беспокойство за него и как скрыть свое нечеловеческое нежеление отпускать его из этого дома. Слуга принес камзол, помог надеть и удалился, наступила тишина, на сей раз напряженная. Сальери не мог пошевелиться, до боли стиснув косяк входной двери, и смотрел на Моцарта, не в силах сказать что-либо. Вольфганг тихо сказал "Спасибо" и это прозвучало слишком громко в маленькой парадной, Антонио неловко кивнул в знак согласия и не слушающимся его голосом ответил "Всегда пожалуйста". Моцарт уже протянул руку к ручке входной двери и Сальери, даже не успев подумать о том, что делает, сделал шаг вперед и порывисто обнял его. Всего пара вздохов - целая вечность для Антонио - и Моцарт уже вцепился в его спину, как утопающий за последнюю соломинку, уткнулся лицом в шею и все это так правильно, так естественно. И даже странно, что не было этого раньше, этих нежных рук, сжимающих воротник камзола, этого горячего прерывистого дыхания в шею. Антонио шептал ему что-то успокаивающе-неразборчивое и знал, что он поймет. Когда Вольфганг ощутил в своей руке тяжесть кожаного кошелька с пятьюдесятью дукатами внутри, он испуганно дернулся, но Сальери изо всех сил стиснул его хрупкие плечи и попытался взглядом как-то подавить страх и удивление, мелькнувшее в голубых глазах. "Вольфганг, не смей отказываться. Я хочу помочь. Приходи завтра, прошу". Сальери впервые за все время знакомства с Моцартом назвал его по имени и сказал нечто искреннее, на что Моцарт согласно кивнул и выбежал на улицу, к поджидавшему его экипажу, а Сальери долго провожал глазами удаляющуюся повозку.

Вольфганг медленно, но верно возвращался к нормальной жизни. Он проводил дни и вечера дома у Сальери и писал музыку, как раньше. Сальери не делал ничего, он просто сидел рядом и молчал, изредка подавая новое перо или меняя свечу. За три недели Моцарт написал уже три дивертисмента, один струнный квартет и дописывал фортепианный концерт в ре мажор - в два раза больше, чем он написал за 11 месяцев своей депрессии и 3 месяца своего абсолютного затворничества. Они почти не говорили, только обсуждали музыку и искусство композиции. Сальери прочел "Скрипичную школу" Леопольда и они провели несколько вечеров в обсуждениях манеры преподавания отца Моцарта. Спустя два месяца Вольфганг точно мог сказать, что счастлив так, как никогда в жизни.

Сальери с удовольствием наблюдал, как Вольфганг медленно, но верно возвращался к нормальной жизни. Он проводил дни и вечера дома у Сальери и писал музыку, как раньше. Сальери не делал ничего, он просто сидел рядом и молчал, изредка подавая новое перо или меняя свечу. Антонио был поражен Вольфгангом в самое сердце, тот с удивительной скоростью писал свои произведения, нанося ноты без единой помарки на чистовик и тут же напевая их в идеальном соответствии с партитурой. Такого итальянский композитор не видел ни разу в своей жизни, он знал, что сейчас в его присутствии создаются бессмертные произведения. Они почти не говорили, только обсуждали музыку и искусство композиции. Сальери прочел "Скрипичную школу" Леопольда и был поражен тонкостью и профессионализмом, с которыми был написан этот учебник. Они провели несколько вечеров в обсуждениях манеры преподавания отца Моцарта. Спустя два месяца Сальери точно мог сказать, что счастлив так, как никогда в жизни.

Вольфганг решил отпраздновать закончившуюся черную полосу в его жизни и устроить небольшой прием в саду для самых близких друзей. Знакомые горячо приветствовали Моцарта, выражая свою радость по поводу его своеобразного возвращения и даже Констанция была весела и вела себя, как настоящая хозяйка. Моцарт посадил Сальери рядом с собой, его успокаивало тепло итальянца и их случайные касания во время ужина. После десерта Вольфганг внезапно вскочил и подбежал к музыкантам, сказав, что написал нечто особенное для человека, который за столь короткий срок сделал для него так много. "Маленькая ночная серенада в ре мажоре аллегро" должна понравится Сальери" - думал Вольфганг, дирижируя струнным квартетом.

Антонио был невероятно рад тому, что Вольфганг решил отпраздновать закончившуюся черную полосу в его жизни и устроить небольшой прием в саду для самых близких друзей. Знакомые горячо приветствовали Моцарта, выражая свою радость по поводу его своеобразного возвращения и даже Констанция была весела и вела себя, как настоящая хозяйка. Моцарт посадил Сальери рядом с собой, и каждый раз, чувствуя ставшее уже родным тепло австрийца и их случайные касания во время ужина, Антонио больше всего на свете хотел, чтобы вокруг не было всех этих людей. После десерта Вольфганг внезапно вскочил и подбежал к музыкантам, сказав, что написал нечто особенное для человека, который за столь короткий срок сделал для него так много. С первыми же нотами для Сальери исчез весь остальной мир, а центром Вселенной стал Вольфганг, дирижирующий своим самым отчаянно-веселым и прекрасным произведением.

Спустя пару недель Вольфгангу пришлось отправить Констанцию на лечение в Баден, но финансовое положение это позволяло, к тому же, он получил новый заказ на оперу. С невероятным воодушевлением Моцарт принялся за работу, но спустя некоторое время понял, что он, с пяти лет умеющий писать музыку в самых неблагоприятных для того условиях, не может написать ни строчки без внимательного взгляда темных глаз, и тихого голоса, порой комментирующего написанное.

Антонио был чуть больше, чем очень удивлен, когда как-то за завтраком слуга принес ему записку, где знакомым витиевато-небрежным почерком было написано, что не согласится ли господин Сальери оказать посильную помощь в рецензировании нового творения господина Моцарта. Антонио только засмеялся, вскакивая из-за стола и приказывая подать сюртук - рецензировать Моцарта! Вы когда-нибудь рецензировали Священное Писание?

В последний раз Вольфганг так радовался только приезду Папы к нему из Зальцбурга. Он с трудом сдерживался, чтобы не подбегать ежеминутно к окну и не смотреть, не появился ли экипаж у ворот. Но, услышав цокот копыт по мостовой, сорвался с места и выбежал на улицу. Некоторое время они с Сальери просто стояли друг напротив друга и Моцарт с каждой секундой все больше понимал, как же ему не хватало этого высокого темноволосого композитора с такими удивительно теплыми глазами.

В последний раз Сальери так радовался только после первого успеха в Вене. Он с трудом сдерживался, чтобы не попросить кучера ехать побыстрее и не высовываться из окна, чтобы поскорее увидеть знакомый дом. Сальери отпустил экипаж и, повернувшись, увидел Вольфганга, выбежавшего из дома ему навстречу, в свободной полурасстегнутой рубашке с чернильными пятнами и ослепительной улыбкой на лице. Некоторое время они с Моцартом стояли друг напротив друга и Сальери с каждой секундой понимал, как же ему не хватало этого невысокого светловосого композитора с такими удивительно нежными глазами.

Вольфганг с удивительной легкостью писал арии, он смеялся и шутил, никогда еще опера не писалась у него с такой стремительностью. Сальери правил либретто, но критиковать арии и увертюру отказался. После обеда кто-то пришел, но Вольфганг даже встать из-за стола не успел, как Сальери выглянул в окно, сказал, что это к нему и стремительно спустился вниз. Уже совсем стемнело, когда Моцарт разрешил кухарке накрыть ужин.

Сальери не уставал поражаться скорости и легкости, с которой Вольфганг писал арии для оперы. В этот день он был необычно весел, смеялся и шутил, как в прежние времена, удивительной силы и красоты музыка рвалась из него, словно дожидаясь этого момента. После обеда приходящая служанка доложила о госте; не дав Вольфгангу встать, Антонио сам подошел к окну, взглянуть на пришедшего. Увидев портного, пришедшего к Моцарту за долгом, он едва слышно выругался сквозь зубы, успокоил композитора тем, что это к нему и стремительно спустился вниз, чтобы расплатиться с ним. Он не позволит необразованному портному, пришедшему за пятью дукатами, испортить настроение Вольфгангу. Он и не заметил, как совсем стемнело, когда Моцарт-таки разрешил кухарке подать ужин.

Это было так естественно, подать ему сюртук, подойти поближе и, чуть приподняв голову, легко коснуться его губ своими. Обхватить руками за шею, притянуть к себе поближе и улыбнуться, почувствовав ответное обьятие. Потому что как иначе Вольфгангу выразить свою благодарность? Он не умел говорить, он выражал свои чувства либо вот так, либо музыкой.

Это было так естественно, прижать его хрупкую фигуру к себе, положить одну руку на затылок и углубить поцелуй. И это было так естественно, что Вольфганг ответил и было даже как-то странно, что они еще не делали этого раньше. Неестественным Сальери казалась только странная нехватка дыхания после и бешеное сердцебиение, пока он ехал домой, чтобы хоть чуть-чуть поспать. Он обещал Вольфгангу приехать и завтра.

В день премьеры Моцарт места себе не находил и больше него нервничал только директор театра. И то, нервничал потому, что после вопроса "А где же партитура увертюры, маэстро?" Моцарт, на коленях редактирующий один из нотных листов, лишь отмахнулся, сказав, что его не существует, потому что он вполне способен дирижировать по памяти. О чем потом пожалел, потому что директора пришлось отпаивать целебной настойкой и горячо уверять, что партитура есть, и это у него, маэстро, шутки такие дурацкие. Стоя перед публикой в ожидании прихода императора, чтобы начать спектакль, Моцарт искал взглядом знакомую фигуру в черном камзоле в зале. А когда нашел, то последние следы нервозности пропали, как будто бы их никогда и не было.

В день премьеры оперы Сальери места себе не находил и больше него нервничал только директор театра. И то потому, что после вопроса "А не видели ли вы императора, синьор Сальери?" Антонио, тщетно старающийся найти Вольфганга в зале, лишь отмахнулся, сказав, что их Величество пока почивать изволит. О чем потом пожалел, потому что директор побледнел, как полотно и бесформенно осел на ближайший стул и ему пришлось давать нашатырь и горячо уверять, что император будет в самом скорейшем времени, и это у него, Сальери, шутки такие дурацкие. Стиснув до белых пальцев алый бархатный бордюр ложи, Сальери все ждал, когда же на него посмотрит дирижер, нервозно переминающийся с ноги на ногу у оркестра. А когда посмотрел, то Сальери практически сам ощутил, как накатывает на него волна тепла и удивительного спокойствия.

Вольфганг сильно устал, император не сказал ему ничего нового, он опять не понял ни ноты из его оперы. Директор обещал еще двадцать спектаклей, его добрые друзья и просто интересующиеся подходили к нему ежеминутно, выразить свое восхищение и восторг. Моцарт едва слушал их, ему надо было найти Сальери, они не виделись две недели и он был необходим композитору, как воздух. Внезапно кто-то сзади сжал его руку на мгновение и, задев полой камзола, быстро направился к выходу их оперы. Вольфгангу с трудом удалось скрыть свою улыбку и он, сославшись на неимоверную усталость и отказавшись от присутствия на торжественном приеме в честь открытия нового сезона, сбежал по ступенькам и открыл дверь экипажа, куда его буквально втащил за ворот камзола высокий итальянец с лихорадочно блестящими глазами.

Сальери всегда считал, что Моцарта послал на Землю Господь, чтобы поделиться музыкой, которая играет у него в Раю. А в последнее время он считал, что Моцарта Господь послал еще и затем, чтобы он так идеально дополнял его. И сейчас, являясь практически одним целым в полумраке спальни, где даже прерывистое дыхание обоих уже стало одним на двоих, он все больше убеждался в этом. Утром Вольфганг спешно уйдет, чтобы придти домой раньше пробуждения жены, но так ли это важно сейчас, когда он выгибается под ним и его руки яростно вцепляются во влажные волосы Антонио.

Вольфганг видел, что Констанция сходит с ума от ревности и пытается узнать, кто же та таинственная любовница, у которой ее муж теперь пропадает. По Вене уже пожаром по сухому лесу распространился слух об интрижке маэстро Моцарта и примадонны Кавальери. Вольфганг смеялся про себя, что единственное, с чем угадало это стадо баранов - так это с национальностью. И хорошо, что никто и никогда и не узнает, думал он. Не узнает о стройном, смуглом теле Сальери в полумраке спальни, о сильных руках, которые вдавливают его в матрас, подчиняя себе, а потом заключая в упоительно горячие обьятия, о его мягких губах, которые иногда творили такое, что, вспоминая какие-то конкретные подробности днем, Моцарт нередко заливался краской.

Сальери всегда думал, что голубой цвет - это холодный цвет, цвет зимы и утренней прохлады, цвет ледяного горного ручья и ослепительных верхушек Альп. Но как же этот цвет мог быть таким теплым в его глазах. Как он мог дарить такую нежность и любовь, что у Сальери порой заходилось сердце и он не мог оторвать свой глаз от голубых теплых глубин. С детства привыкший открыто выражать свои эмоции, Моцарт всего себя отдавал Сальери, прижимаясь к нему хрупким телом изо всех сил и осыпая его всего нежными легкими поцелуями. Невыносимая нежность у поцелуев - после. Антонио осторожно гладил такие любимые черты лица и все повторял и повторял слова, которые не так давно они оба шептали, задыхаясь.

"Ненавижу." - Вольфганг был потрясен до глубины души и больше всего на свете он ненавидел сейчас этого напыщенного индюка-императора, думающего, что он хорошо разбирается в музыке. Да он еще в шесть лет заметил, что Иосиф даже на роль переворачивателя нотных листов не годится. Но больше всего он ненавидел сейчас самого дорогого ему человека, который стоял перед ним с плохо скрываемой радостью на лице.
"Не-на-ви-жу." - он со странным удовлетворением наблюдал, как исчезает радость и торжество с лица Антонио.
"Вольфганг, капельмейстер императора! Ты же этого всегда хотел, разве нет?" - руки Сальери слегка дрожат, но голос еще тверд.
"Ну почему же, действительно этого. Но я же не ожидал, что специально для синьора Сальери учредят должность ГЛАВНОГО капельмейстера императора и все, что останется простому капельмейстеру - это писать вальсы и контрдансы, а также марши и военные песни. Я уже не говорю про жалованье. И это после всего того, что я создал и сыграл. А оперы простому капельмейстеру писать запрещено, оперы теперь у нас будет пытаться писать ГЛАВНЫЙ капельмейстер императора, ах какая радость." - каждое слово Моцарта сочилось ядом, он понимал, что его занесло, но остановиться он уже не мог. Все негодование, вся горечь, вся обида, все разочарование последних десяти лет - все нашло выход в этом коротком монологе.
Сальери молчал, его лицо потемнело, а руки были крепко сжаты в кулаки. Он глубоко вздохнул и прерывисто выдохнул, пытаясь успокоиться.
"Вольфанг, уходи, ты не в себе. Я не хочу этого слушать. Прошу тебя, уходи." - Антонио с трудом держал себя в руках, чтобы не сорваться.
"О, я уйду, Антонио! На следующей же неделе я уезжаю в Германию." - Моцарт круто развернулся и вышел из музыкальной комнаты, оглушительно хлопнув дверью.
Сальери постоял еще с минуту, а затем с силой швырнул вазой об стену, смотря на дождь из осколков, осыпающийся на дорогой паркет. Мужчинам не пристало плакать.

Началась война. Все культурные мероприятия были отложены на неопределенный срок, но балы устраивались регулярно, для поддержания духа единства, видимо. Все дамы без исключения были глубоко уязвлены абсолютным безразличием, которое проявлял к ним главный капельмейстер императора, синьор Антонио Сальери. И откуда же им было знать, что дело совершенно не в них, а в музыке. Сальери физически не мог танцевать на балах - все контрдансы и вальсы были написаны Вольфгангом Амадеем Моцартом.
Он не участвовал в обсуждениях жизни Моцарта, не ходил более на приемы к Ван Свитену, где они могли бы повстречаться. Но он считал каждый день, проведенный без Вольфганга. И каждый день невидимым грузом вешался на его сердце.
Он слышал об ангажировании "Волшебной флейты", но не мог себя заставить пойти на нее. Уже после двух спектаклей со всех сторон были слышны восторженные отзывы, спустя месяц об этом гудела вся Вена, а спустя полтора - каждый нищий попрошайка считал своим долгом исполнить на улице арию Папагено. Это сводило Сальери с ума.

Вольфганг считал каждый день, проведенный без Сальери, но при дворе не появлялся, отсылая свои произведения почтой. "Волшебная флейта" возымела оглушительный успех у венской публики, но Моцарт все равно каждый день без особой надежды искал в зале знакомую фигуру. Он не надеялся на ответ, когда послал Антонио два билета в ложу. Но ответ пришел и незамедлительно. На нотном листе поперек строчек было каллиграфическим почерком Сальери выведено: "Буду."

Сальери не мог сдержать слез во время представления. Музыка Моцарта звучала совершенно по-новому, теперь в ней чувствовалась удивительная сила, чистота чувств и ничем не сокрушимое желание жить. Сальери знал, что это означает. Что сейчас настал худший период в жизни Вольфганга, ведь сколько раз он при нем повторял, что чем уродливее жизнь, тем прекрасней должна быть музыка. Он дождался композитора у выхода из театра и пригласил его к себе, Моцарт ничего не ответил, лишь молча забрался в экипаж.
За ужином Сальери с ужасом разглядывал изменившегося Вольфганга. У глаз залегли жесткие морщинки, уголки рта все время стремились опуститься вниз, в пронзительно-голубых глазах плескалось такое отчаяние, но одного только взгляда на них было достаточно, чтобы хотелось повыть. Антонио расспрашивал Вольфганга, тот расспрашивал его - они не могли насытиться разговорами, звуком голосов каждого из них. Невеста Сальери сидела весь ужин, поджав губы, и не сказала ни слова. Она лишь удивленно приподняла бровь, когда Антонио сказал, что идет к Вольфгангу работать на всю ночь, потому что они не хотят ей мешать, а Констанция как раз уехала на лечение в Баден.

И как будто не было всех этих лет разлуки, не было той стены отчуждения, возникшей между ними после того злополучного указа императора. Вольфганг чувствовал, что это последний раз, когда он с Сальери. Та фигура в капюшоне, приходившая к нему каждую среду, углубившаяся депрессия - он чувствовал самое страшное и стремился раствориться в Сальери, как будто тот мог его как-то спасти. Антонио иступленно целовал кончики пальцев, лицо и волсы, не давая еще раз сказать Вольфгангу эту пробирающую ужасом до костей фразу: "Мы здесь в последний раз, Антонио." И он шептал что-то успокаивающее, прижимая к груди это небольшое сокровище и Вольфганг так хотел ему верить.

Когда Антонио проснулся утром, Моцарта рядом не было. Тот сидел в соседней комнате, больше похожей на склад ненужных вещей, чем на жилое помещение. Моцарт писал Реквием, устало щурясь на разлинованные листы перед ним. Сальери посмотрел на часы - половина десятого утра.
"И во сколько ты проснулся?" - он подошел к Вольфгангу и аккуратно обнял его со спины, тот со вздохом откинулся и закрыл глаза.
"Я не спал, я пришел сюда сразу же, как ты заснул." - Сальери заметил трясущиеся руки Вольфганга и неразборчивость его почерка, а также прерывистое дыхание композитора. Он был пепельно бледен, на лбу выступил холодный пот.
"Вольфганг, ты давно живешь в таком режиме?" - Антонио попытался как-то согреть руки Моцарта, которые были ледяные и унять его дрожь.
"Давно. Я должен написать Реквием в срок. Я боюсь, Антонио." - от этих слов у Сальери внутри все сжалось, он подхватил на руки по-детски легкое тело композитора и понес его в спальню.
"Поспи. Я буду рядом." - с этими словами Сальери укрыл Моцарта одеялом и лег рядом, обнимая его и всеми силами пытаясь согреть.

Когда Моцарт проснулся, ему стало еще хуже. Его бил озноб, порой он начинал бредить. Он не воспринимал ни еды, ни воды, его сразу же рвало. Сальери сбегал за доктором - тот констатировал отравление. И, уже выходя на мостовую, придержал дверь и сказал почти шепотом, что надежды нет. Вольфганг чувствовал это. Он чувствовал холод, чувствовал, что конец близок, как никогда. Он быстро надиктовывал Антонио Лакримозу, который спешно записывал ее трясущимися руками и ноты расплывались от слез, которые он старался не показывать. На следующий день Вольфгангу стало еще хуже, он не мог даже сидеть. Сальери поил его вином для хоть какого-то поддержания жизнедеятельности, но Моцарт постоянно погружался в забытье. Вечером Вольфганг кричал - у него начались чудовищные рези в животе, доктор констатировал внутреннее кровоизлияние и посоветовал привести священника.

Антонио оббегал все церкви в округе - ни один священнослужитель не хотел принимать исповедь у франкомасона. Он спешно прибежал домой - Вольфганг тихо лежал на кровати и смотрел на свою скрипку остекленевшим взглядом. Сальери до крови прикусил губу и сел рядом, взяв руку Моцарта в свою - тот перевел взгляд на него и слабо сжал ее в ответ.
"Меня отравили, Антонио." - голос его не слушался и был таким тихим, что Сальери приходилось наклоняться к нему практически вплотную.
Он горячо уверял его, что его не отравили, что он поправится, обязательно поправится. Вольфганг грустно качал головой и подносил руку Антонио к сухим губам, закрывая глаза.
Ближе к полуночи пришла София, сестра Констанции, она умоляла Сальери пойти поспать, но он был неумолим.
К двум ночи Вольфганг резко распахнул глаза и полубезумным взглядом посмотрел на Антонио.
"Теперь я знаю, что такое смерть, Антонио." - его голос был неожиданно громкий и резкий - "Смерть - это глухота. Я ничего не слышу. Я умираю, прощай, друг мой."
Сальери упал на колени, забыв о присутствии в комнате Софии, он умолял его остаться, он что-то кричал, иступленно целуя руки Вольфганга, но тот лишь одарил его на прощание разрывающим душу теплым взглядом и закрыл глаза.
Наступила тишина, которую прервали громкие рыдания Софии, рухнувшей на стул позади него. Сальери стоял на коленях, сжимая руку Вольфганга и не мог поверить. Он все ждал, когда же тот откроет свои удивительные глаза, вскочит и примется напевать свое очередное творение.
Но Моцарт лежал неподвижно и лицо его было настолько одухотворенным, что казалось, будто он просто спит и видит чудесный сон. София ушла договариваться о похоронах, а Антонио все смотрел и смотрел на Вольфганга. Спустя некоторое время ему уже начало казаться, что это он мертв, а Вольфганг жив - настолько живым сейчас выглядело его лицо.

На следующее утро у церкви собрались четыре человека: барон Ван Свитен, София Вебер, композитор Альбрехтсбергер и Антонио Сальери. В церкви никто не обратил внимания на более чем скромные похороны, а за гробом никто не пошел и траурная повозка одна покатила к кладбищу, где гроб Моцарта был кинут в братскую могилу, как последнего бедняка.
Сальери не смог пересилить себя, он не смог пойти за повозкой при всех. Он дождался, пока все разойдутся и быстрым шагом, утопая в высоком снегу, поспешил по следам колес. Он успел как раз к тому моменту, как могильщики забрасывали последние комья мерзлой земли в братскую могилу, от которой отъезжала такая знакомая повозка.
До конца жизни Антонио Сальери не мог простить себе того, что допустил это. Допустил, чтобы тело самого гениального композитора человечества было похоронено в общей яме, в беззвестности. Через двадцать лет он сошел с ума от чувства вины.
Но сейчас он стоял с цветами у братской могилы и молча смотрел на мерзлую землю.

"Люди попросили как-то Господа о Музыке и Господь смилостивился над людьми и послал им Своего композитора, которого нарекли при рождении Вольфгангом Амадеем Моцартом. А теперь Господу понадобился Его композитор, потому что Ему захотелось Музыки и Он забрал его обратно." Сальери стоял на зимнем ветру и улыбался, глотая слезы. Он знал, что они обязательно встретятся.