Хотите поржать.. Я нарисовала картинку )) Сразу предупреждаю, что она несколько странная хD
СМОТРЕТЬЭто хорьки берут автограф у Микеле. )) Хорьков зовут Джетро и Кокос, собственно они у нас кочуют из одного фандома в другой, вот и до Моцарта добрались.
Glinda the Good Witch of the North (та, которая носит Диор, а не черт знает что)
Наша дорогая лапочка Маэва попала в небольшую аварию по пути в Sollies, где у труппы будет концерт в эти выходные. У нее все хорошо, она будет выступать, отделалась только синяками и ссадинами.
До спектакля в Нанси был совершенно феерический момент, когда Микеле танцевал стриптиз Увы, стоял он ооочень далеко, и руки у меня тряслись от смеха ооочень сильно так что качество оставляет желать лучшего, но всё-таки
Название: Семь смертных Жанр: angst, thriller (?) Пейринг: Моцарт/Сальери Рейтинг: R Примечание: все то же - автор пожелал остаться неизвестным. Если есть вопросы - обращайтесь.
Сальери чертовски надоела эта ария. Эта дурацкая ария Фигаро. Ее поет каждый нищий, думая, что это дарит окружающим истинное наслаждение – слушать творение самого Моцарта.
Может быть. Но только не Сальери.
- Герр Антонио, вы выглядите измученным. – говорит ему какая-то девушка на балу. Она очень юна и невероятно привлекательна, поэтому Антонио, даже не задумываясь, посылает ей довольно слабую, но все же игривую улыбку. Продолжению банкета быть.
А Моцарт смотрит на него своими голубыми глазами с другого конца зала и тихо смеется.
Superbia. Invidia.
Ох, бедный, бедный Сальери.
Моцарт смотрит на партитуры. Вернее, он пытается смотреть на них, а его взгляд все время норовит избежать этих уже ненавистных нот.
Действительно, бедный.
Он захлебывается собственной завистью; он давится своей ненавистью, а ведь все из-за него. Из-за Вольфганга.
Последнему это дико льстит. Странно, он даже умудряется дерзить Антонио. Вежливо, но дерзить. И пусть он беден, а Сальери богат, Вольфганг всегда правит за свой талант хорошую цену.
Правда, дело не в золоте.
Placet.
Когда ему было еще только 20, его мучили какие-то ужасные кошмары. В каждом из них молодой Вольфганг продавал свою еще чистую, незапятнанную душу дьяволу.
Уже утром он не помнил практически ничего – ни Люцифера, ни обстановку, ни себя. Только белый, просто белоснежный лист бумаги, на котором поперек нотного ряда было выведено кровью: «Согласен».
Спустя полгода он решил самостоятельно все прекратить, и его решением было отнюдь не намерение пойти в церковь исповедаться.
Тогда, осенним вечером, несмотря на грозу, он выбежал из дома на улицу.
- Согласен!!
Никто не видел его там. Никто не слышал его почти маниакальный смех, которым он смеялся, почувствовав долгожданное облегчение.
Зато он видел, он видел алую молнию. И слышал рык грома.
Спустя два дня он закончил Парижскую симфонию.
Acedia.
Для чего я живу? Я не знаю. А вообще – живу ли я? Или это просто существование? Или с тех.. тех пор я – уже не я?
Мне тяжело. Я погряз в грехах, и я не могу физически переступить порог церкви – даже когда я думаю об этом, меня пробивает дрожь.
Мой талант – ничто. Это не талант. Он куплен ценой моей жизни, ценой моего существования. Я живу, чтобы творить. Нет... Наверное, я творю, чтобы жить.
Каждая нота окроплена моей кровью. Каждая нота – это мой грех. Семь нот. Семь грехов, которые меня одолевают. Семь небес, куда мне уже никогда не попасть. Семь смертных грехов….
Создавая свою музыку, я убиваю самого себя, укорачиваю свой век сам. Я шагаю к смерти и аду все ближе с каждой симфонией, с каждой нотой. Каждая моя опера – боль и мучения моей души, горящей в аду адовым же пламенем прямо сейчас.
Мой луч света в темноте – обман. Любая бабочка попадет в ловушку, поведясь на этот трюк, и тоже будет гореть в огне. Из-за меня…
Господи, что я творю?
Или мне нельзя тебя звать, Господи?
Нельзя, правда? Я ведь проклят…
Superbia.
Моцарт высокомерен. Он презирает всех подряд, он убивает и посрамляет всего лишь взглядом, а перечить ему не может никто.
Его божественная музыка помогает подняться на небеса; забыть обо всех невзгодах; обо все печалях. О боли, о горе, о мучениях, о смятении, об отчаянии.
Это поразительный контраст.
Для Сальери он – зло. Не может быть речи ни о какой гармонии, Моцарт – исчадие ада. Он смеется надо всем – над догмами церкви, над принципами религии. Этот масон пошло шутит о моральности, погрязнув в разврате и блуде; критикует всех, кроме Себя; и, кажется, не заботится ни о ком. Кроме Себя, конечно же.
Сальери хочется убежать далеко-далеко, когда он встречается с ним взглядом. Глаза Моцарта ясно-голубые, словно небо, но Антонио все больше кажется, что это все – обман.
Он знает – призраки прошлого возвращаются. Раньше он был таким же, и это – его расплата. За Гордость.
Говорят, грехи земные отобьются на девяти поколениях твоих потомков. А для таких, как Сальери? Наверное, к ним приходят такие, как Моцарт.
Gula. Luxuria.
После этого ему приходится расплачиваться сразу за пару грехов одновременно. Чревоугодие и Похоть. Бедный, бедный Сальери.
Он не знает, как все это началось, и даже не хочет знать.
Руки Вольфганга имеют над ним огромную власть. Моцарт владеет им всем – его душой, и его телом.
Ладони у него деликатные, а пальцы – длинные и тонкие. Настоящий пианист.
Эти же пальцы на удивление жестко держат его за подбородок, когда Моцарт кормит его виноградом.
Губы Сальери все в слегка кисловатому, но в основном все же приторно-сладкому, пьянящему, соку. Губы Моцарта – у него на шее.
Когда Сальери беспомощно стонет, он отстраняется от Антонио, усмехаясь, и расслабленно откидывает пряди волос со своего лба. Его голубые глаза сейчас такого поразительного цвета… Цвета океана? Сальери никогда не видел океан, но все же полагает, что именно так.
Антонио ждет его пощады. Ждет, пока он милостиво, но в то же время как-то дьявольски улыбнется. Проведет рукой по его волосам. Распухшим и липким от виноградного сока губам. Может быть, даже коснется их эгоистичным, но жадным поцелуем.
За окном – гроза.
Acedia.
Почему я это делаю? В этой игре нет смысла. Я действительно не понимаю. Ничего не понимаю.
Мне кажется, я меняюсь. Или уже поменялся. Давно поменялся. Очень давно… Очень-очень.
Что я делаю с ним? Ведь я и сам этого не хочу по-настоящему. Что толкает меня на такие поступки?
Я растерян.
Все это.. Ложь. Я обманываю себя.
Я полнейший идиот. У меня нет никакого дара, а я еще и отбираю у Сальери его талант. Способности.. Талант.
Бабочки одна за другой летят в ловушку, прямо в пламя.
Мной восхищаются. За что?
То ли дело меня ненавидеть. Я ведь знаю, есть за что. И за что именно, тоже знаю.
Куда мне идти? Как быть?
Я не могу ни дня прожить без греха.
Я начал слышать разнообразные голоса. Они все такие глухие и тихие, но все же.. Я их слышу.
Acedia.
Так уже было однажды. После смерти его матери.
Бедная, она ведь желала ему успеха. Она любила его всем сердцем. Несчастная, ведь, несмотря ни на что, была одинокой.
Вольфганг смотрит на Констанцию и вздыхает. Она нисколько не похожа на его родительницу. Никогда не была и не будет никогда больше.
У нее нет этого умения сочувствовать. Или быть благодарной. Она не умеет просить о помощи, или наоборот, помогать. Она бесчувственна; иногда Вольфгангу кажется, что в ней еще меньше человеческого, чем в нем. Хотя он намерен надеяться, что это не так. Его медленно одолевает Уныние.
Luxuria. Avaritia.
Он поит Антонио роскошным вином, заставляя того стоять на коленях. Ему нравится покорность Сальери, и он любит получать от него все, что захочет. Все пожелания. Все мимолетные капризы, после которых Антонио еле в состоянии дышать – такие дьявольские вещи вытворяет с ним Моцарт.
Так в нем проявляется Алчность.
Он наслаждается выражением его глаз – они светятся страхом перед ним, Вольфгангом, и боязнью. Боязнью его действий.
Ira.
О том, что пришла пора Гнева, Моцарт узнает довольно интересным способом.
Юная дева, соблазнительно улыбнувшись накрашенными губами, наклоняется к нему и бесстыдно шепчет на ухо:
- Ira. Тебе просили передать, что ждут еще одну бабочку…
Вольфганг содрогается, словно ему стало холодно. Девушка, загадочно улыбаясь, и пряча лукавую и в то же время угрожающую искорку в глазах, разворачивается и идет прочь, а он ждет, пока ее зеленое, почти изумрудное, - хотя Моцарт никогда не видел настоящих ,по-настоящему красивых изумрудов, платье не исчезнет с поля видимости.
Ira.
Он обвиняет Констанцию в том бесчувствии, той холодности, том безразличии. Он кричит на нее; и ему кажется, что в этом крике он обращается к самому себе, - потому что в ней все же больше человеческого, чем в нем. Непременно.
Она плачет; она называет его дьяволом, сатаной, иродом – а он всего лишь улыбается. Когда она обещает, что он умрет, и она лично его убьет, - он замахивается и бьет ее по лицу.
Acedia.
Он лежит с горячкой в постели, думая о том, что его ждет.
Констанция, плача, сидит на стуле возле его ложа, вцепившись ногтями в его рубаху, и клянется, самими губами клянется, что это не она. Это не ее вина. Она не хотела ничего такого говорить.
Ее слезы кропят его лицо, ее губы – пересохшие и потрескавшиеся – шепчут о том, что наверное все же она виновата… Потому что сказала такое… Она не хочет, чтобы он умирал, она не хочет, чтобы он ее покидал.
Моцарт запускает ладонь в ее волосы, слабо улыбаясь, и шепчет ей в ответ, облизнув соленые от ее слез губы:
- Иди отдохни…
За окном гроза. Как тогда, осенью.
Placet.
И вот она, смертельная симфония. Эти омерзительные призраки, создания самого Сатаны, стоят за его спиной и протяжно воют. Он слышал их голоса еще тогда… Да, это были их голоса… Их длинные, когтистые лапы цепляются за него – его плечи, локти, ладони, пытаясь выбить перо из его рук.
Он не написал ничего светлого за всю свою жизнь. Что ж, сейчас он напишет мрачное, зато свое.
Вся его музыка – фальшивка.
Lacrimosa dies illa,
Он спешно пишет «Лакримозу», лотая весь свой ужас и страх вперемешку с отчаянными слезами, захлебываясь ими, и все же – пытаясь жить. Дожить. Выжить.
Он должен это дописать.
Qua resurget ex favilla
Его руки трясутся, его голос дрожит, но он пишет и шепчет, шепчет и пишет. Он извиняется и кается перед всеми. Всеми, кого когда-либо видел и знал. Перед матерью. Отцом. Констанцией. Антонио. Богом…
Judicandus homo reus.
Он даже слышит, как призраки начинают петь ее. «Лакримозу». Это звучит ужасно, как будто бы мертвецы поют из могил. Их голоса высоки и уж точно не земны, не человечески, их тела – прозрачны. Их лица скрыты за отвратительными масками. Или это их лица настолько искажены злобой и ненавистью?
Huic ergo parce, Deus,
Перо выпадает из его руки.
Он, уже почти не в силах совладать собой, переворачивает чернильницу.
Чернила алые, словно кровь.
Его руки в крови.
Pie Jesu Domine,
Люцифер также смеется. Как смеялся Вольфганг тогда, той далекой осенью пятнадцать лет тому назад. «И я тоже согласен».
Dona eis requiem. Amen.*
*Полон слез тот день, Когда восстанет из праха Чтобы быть осужденным, человек.
Так пощади его, Боже, Милостивый Господи Иисусе, Даруй им покой. Аминь.
Bonne nuit, господа сообщники))) Сегодня я выполняю делегированную мне обязанность и показываю вам этот фик.
Название: Je Dors Sur Des Roses Фандом: Mozart L’Opera Rock Жанр: angst с надеждой на хэппи-энд Пейринг: Флоран Мот/Микеланджело Локонте Рейтинг: PG Примечание: автор пожелал остаться неизвестным, но если будут какие-то вопросы, обращайтесь.
читать дальшеЛоконте шепчет себе что-то под нос. Так забавно, и в то же время.. раздражающе. Он позволяет себе слишком много эмоций на сцене. Можно сказать – слишком много вольностей.
Мюзикл – это игра. Ты должен, ты обязан быть всего лишь воплощением чей-то задумки, безымянной куколкой в руках идеи гения. Ты не можешь превращаться назад в себя на сцене.
Хотя, он играет с душой. И поет так же.
Он на самом деле лежит на этих колючих розах, которые крепко оплетают и его, и его тяжелый крест.
Его крест – жить сценой. Бороться с собой, чтобы не кинуть все это, потому что он оставляет на ней свою душу. И уходит опустошенным после каждого выступления. Он бросает в зал частичку своего сердца каждый раз. Каждый раз, когда приходится петь.
Эти розы не белые. Эти розы – кроваво-красные. Его сердце истекает кровью сильнее с каждым звуком.
Микель чуть-чуть прикрывает глаза перед своим выходом, собираясь с силами.
Ну же, пой, птичка. Пой.
Мот знает – сейчас он будет смотреть стеклянным взглядом сквозь публику – преодолев себя, оставив того Микеля где-то далеко за кулисами, - ища взглядом свою невидимую музу, недоступную ему. Причиняющую ему боль. Желанную, но такую холодную и далекую.
Сейчас. Сейчас он споет об этих треклятых розах. Его губы будут дрожать, и он будет судорожно сглатывать. Он знает это наверняка. Он видел это далеко не раз.
А еще он так же судорожно выдохнет перед тем, как начать петь. Нет.. Не петь. Орать с отчаянием...! Вдохнуть, и вылить наружу всю свою боль.
Как будто бы эти розы впились в его тело сильнее, чем надо, чтобы удержать его на кресте.
Кто заставляет тебя так страдать? Кто...?
Фло видел это представление одного актера наверное миллион раз. Ему кажется, что уже даже больше. И с каждым разом ему все больше хочется рвануть его к себе, подальше от креста.
Резко – чтобы алая кровь под цвет этих роз заставила Микеле дрожать в его объятиях. Нежно – чтобы не сломать его…
Музыка ударяет по ушам. Такая трагичная и пафосная, так непохожая на его любимые меланхоличные и нежные песни. Локонте поет, надрывая горло, тихо всхлипывая, хныча, шепча, заикаясь. Словно розы, привязывающие его к кресту, не хотят его отпускать, и причиняют ему еще больше боли, чем раньше. Оплетают его горло, царапая кадык, впиваются в запястья, заставляя почти стонать.
К чему же он бежит от этого креста?
- К чему же, Микель...? – Мот, сам того не осознавая, почти что шепчет свой вопрос. Затем резко одергивает себя, надевая маску невозмутимости. Он актер. Ему нельзя.
Ты никогда не ответишь мне, да, Микель?
Он заканчивает петь. Его тихий вздох эхом разносится по залу. Его ладони еще дрожат, и он неловко пытается вцепиться во что-то пальцами, чтобы унять это.
Он опять выложился полностью. А сейчас к нему, в его тело, возвращается настоящий Микель. Улыбающийся – пусть даже и слабо, но все же! – Локонте.
Его взгляд уже вполне осмыслен, и он подходит к Фло перед тем, как покинуть сцену.
Glinda the Good Witch of the North (та, которая носит Диор, а не черт знает что)
Сегодня самому прекрасному на свете трактирщику, демоническому клоуну, дублеру Сальери и герцогу Бофору (упс, простите, это из другой оперы) исполняется целых 33 года ! Ну уж в этом году мы наконец-таки дождемся его альбома !
Очередной приступ аватароляпства, я вообще их крайне редко ляпаю.. Ибо не очень умею, но тем не менее) Фотки все официальные, так что можно не бояться, если что ^^
Glinda the Good Witch of the North (та, которая носит Диор, а не черт знает что)
А сегодня у очень талантливого актера, дублера Вольфганга Амадея Моцарта, галлюцинации Моцарта, Лоренцо да Понте, князя Кобенцла и исполнителя еще кучи ролей в мюзикле День Рождения!
исходники обнаруживались здесь же и на просторах сети если понравится, слеплю еще, из чего и с кем пожелаете)) эти товарищи как то особливо маниакально-массово лепятся Оо